В продолжение к предыдущему посту:
Пока искала текст вспомнившегося стихотворения, нашла и воспоминания автора:
"В 1944-м, когда фронт наконец отодвинулся далеко от стен Ленинграда, единственной формой общения с мамой стала полевая почта. Нужно ли говорить, как ждали наши мамы этих военторговских открыток или самодельных треуголок - коротеньких, написанных наспех, но несущих с войны самое главное для мамы известие: сын жив! После того, как погиб мой старший брат - гвардейский строевой офицер, - я и придумал ту хитрость, о которой рассказывается в стихотворении. Я не держал её в секрете от друзей. Хитрость быстро завоевала популярность, и в полку у автора появилось много последователей. Правда, мама потом говорила, что сразу же разгадала мою уловку."
И ещё Павел Булушев:
ПОСЛЕДНЯЯ СТРОЧКА ВОЙНЫ
В военкомате Октябрьского района Ленинграда к моменту моей демобилизации (январь 1945-го) имелась специальная картотека - скорбный перечень офицеров, которым не суждено возвратиться домой. Я нашёл там смертную карточку своего старшего брата, гвардейца Владимира Булушева. Следом за ней стояла моя собственная карточка-похоронка. Однако через всё её поле наискосок красным карандашом было крупно нечертано: "ЖИВ!"
Сама эта карточка меня не тронула нисколько: время было мало приспособленное для сантиментов. Но карандашная надпись... Чувствовалось, писавший был рад от души. Писал он размашисто, жирно, со вкусом вдавливая грифель в полукартон карточки. А кроваво-красный восклицательный знак, казалось, сам исторгал вопль восторга: "ЖИВ!", "ЖИВ!"
Танкист-капитан, под Ижорой термиткой израненный,
В тылу сподобился службы без малого каиновой.
Он посредник и вестник от службы учёта несчастий.
А посредник и вестник, считай, что без мала - участник.
Он теперь, как взаправду, багровой печатию меченный.
И чёрт знает какие в районе идут о нём россказни.
При встрече с ним вздрагивают вечно усталые женщины,
А старухи крестятся: "Пронеси-пронеси его, господи!"
Капитану бы легче Неву вновь два раза форсировать
Или снова под Прохоровкой идти под удар полутонок,
Чем чужую беду в кабинетной тиши фокусировать
На казённых страничках плывущих к нему косяком похоронок.
Но служи, где приказано, коль уж фронту ты больше не нужен,
Коль горел, и прострелен, и два раза контужен.
Пусть твоя седина, пусть твои ордена за тебя говорят, за израненного.
Не твоя в том вина, это - наша беда, что теперь твоя служба каинова.
Он пришёл ко мне в госпиталь обожженный нежданной радостью.
Был смущён, словно сам всю войну кантовался вдали от войны.
Он в глаза всем заглядывал с непонятною виноватостью
И не открещивался от своей безусловной и тяжкой вины.
- Мне твой адрес, - сказал он, - вчера твоя мать указала.
Я о старшем - Владимире - ей вручал документ в феврале.
А вчера на тебя, на геройски погибшего Павла,
Увидала она у меня на служебном столе...
Я, воскресшему, рад тебе больше, чем первому ордену.
Я вас полк схоронил и отныне до века в крови.
Так спасибо, земляк, не пропал ты, не сгинул за Родину.
Ты живи за неё. Вопреки похоронке ЖИВИ!
