Мама сдала внезапно. Просто сдулась в один момент, как проткнутый иглой воздушный шарик. Опустила руки-плети, что резвее крыльев бабочки порхали, и превратилась из лучащейся счастьем миловидной пожилой женщины вот в эту вот придавленную к земле незнакомую старушку...
И вроде причин-то особых не было, жизнь как вошла в русло с первого дня пенсии долгожданной, так и текла звонким ручейком, людские берега омывая. А вот поди ж ты... Не сдюжила чего-то. Сломалась. Сдалась одним моментом, даже не пытаясь бороться. Устала, значит.
И улыбаться совсем перестала, надломилась как будто. Лена – дочка, перемены эти первой заметившая, места себе не находила. Все кружила вокруг родного человека, суетилась. Вкусности разные к чаю приносила, билеты в театр, музей, на цветочные выставки...
Мальчишкам своим погодкам, внучатам маминым, строго настрого бабушку расстраивать запрещала. Мужа Володьку поедом ела, чтоб теще перечить не смел, да улыбался почаще. Только в пустую все. Без толку...
Ничего пожилую женщину не радовало. Ничего потухшие глаза вновь лучиться заставить не могло. Вот и чахла день ото дня Маргарита Степановна, словно роза в саду срезанная. Горбилась. Старилась, как пожелтевший от времени журнал, и на все старания детей и внучат только смотрела тоскливо, будто прощаясь.
И ведь понимала, что сама себя в могилу загоняет, сама время торопит, да только поделать с собой ничего не могла. Не теплилась больше в душе радость, не искрилась задорно. Будто потерялся где-то кусочек этой самой души, а с ним и желание жить ушло.
И сесть бы, задуматься, чего не хватает, отчего каждое утро вставать все тяжелее? Ведь и родня рядом, и дочь красавица, и зять Володька с сорванцами внучатами. Все пристроены, обихожены, спокойно за них сердце материнское, натруженное.
И угол свой, и кумушки соседки по лавкам привычные. А все равно все не то. Будто вся жизнь одной чертой пересечена оказалась. Все бежала куда-то, стремилась, делала... А теперь вот сама себе не нужна стала. Опостылела.
А за окном, вон, весна распускается. Так и выстреливают сочные побеги яркой зеленью. Небо, что та лазурь синеет. Люди бегут, детвора курточки поснимала, раскраснелась, жмурится, на солнце теплое заглядываясь.
Мусор вот только опять не убрали. Как гнилые зубы торчат мусорные баки посреди улицы. Пестрят обломками да объедками. Шевелятся-качаются на весеннем ветру, словно живые...
А ведь и взаправду, шевелится что-то?!
Маргарита Сергеевна к окну поближе придвинулась, посмотрела внимательнее... А потом ахнула! Руки к груди прижала, будто кольнуло там что, и, развернувшись, наспех накинув пальто, поспешила во двор, все кляня по дороге накатившую немощность, что быстрее бежать не позволяла.
- Господи! Да что же это? Да как же? Да разве ж можно так?!
Запыхавшаяся женщина согнулась у мусорных баков, протягивая руки к шевелящемуся, перевязанному веревкой, елозящему на одном месте небольшому комку, при ближайшем рассмотрении оказавшемуся маленькой, напрочь лишенной возможности подняться, собакой.
Слезящиеся глаза на замотанной скотчем узкой морде смотрели на женщину не то со страхом, не то с непередаваемой надеждой, а свободный от верёвок куцый хвост молотил по усыпанной мусором земле со скоростью включённого вентилятора.
- Сейчас, сейчас, милая! Потерпи!
Маргарита Степановна попыталась распутать стянувшие тонкие лапы путы, но от волнения пальцы совсем не слушались. Плетеный кончик веревки лишь вырывался из рук, все туже затягивая и так на совесть завязанные узлы.
Поняв, что ничего не получается, Маргарита Степановна подхватила связанное животное и, покрепче прижав к себе совсем легкое тельце, на удивление скоренько поспешила обратно в квартиру.
- Мам, ты чего не открываешь?
Забежавшая после работы Лена, уставшая звонить в звонок и открывшая дверь своим ключом, осторожно, боясь накликать несчастье, замерла в прихожей. В ушах шумело, а прилившая от волнения кровь стучала молоточками в висках.
А может, и не кровь вовсе? Уж больно ритмичным был звук: Тук- тук! Тук-тук-тук! Да и шум больше походил на... льющуюся воду?!
Лена бросила на пол сумку с очередными гостинцами и, придерживаясь рукой за стену, прошла вглубь квартиры.
Из приоткрытой двери ванны лился теплый свет и виднелся кусочек цветастого маминого халата. А там, за халатом, на дне белоснежной ванны, отфыркиваясь и блаженно поскуливая от удовольствия, молотила тощим хвостом по бортикам маленькая незнакомая собака.
И мамины руки, те самые натруженные руки, порхали над незнакомой собачонкой будто крылышки. Втирали, взбивали, гладили, чесали.... И вновь и вновь взлетали вверх, чтобы уже через секунду плавно опустится вниз с новой порцией душистой мыльной пены.
Лена замерла. Залюбовалась. И взгляда от этой новой, незнакомой, а, может быть, просто забытой Маргариты Степановны оторвать не могла.
Все всматривалась, подмечала. Восхищалась. И расправившимися вдруг плечами, и прямой осанкой, и движениями...
А Маргарита Степановна, совершенно не замечая застывшую в дверях дочь, тем временем продолжала свое нехитрое занятие. И все шептала, смотрящей на нее из глубины ванны маленькой неказистой собачонке: «Сейчас, сейчас... Потерпи, душа моя!»
А вечером пили чай. Настоящий. Мамин. С тонким ароматом мелиссы и нежными, молодыми листиками смородины. И в большой Володькиной кружке, словно маленькое солнышко, плавал желтый кружок лимона.
И сорванцы погодки, хитро переглядываясь между собой, таскали с блюда розовые кусочки колбасы и "совершенно случайно", абсолютно незаметно, роняли их под круглый, накрытый белой нарядной скатертью стол.
И Лена, как когда-то давно, в детстве, прижималась к Маргарите Степановне. И гладила натруженные мамины руки, и все слушала, как давно, еще в детстве, мама хотела собаку. Но родители...
...Разве нужна ей, Риточке, какая-то собака? Ей учиться надо! Учиться да замуж выйти удачно.
А потом муж покойный против был. Хороший человек, славный. Да только вот не лежало сердце у него к животным, не вздрагивало... А значит, и Рите они не нужны. А уж когда Лена родилась, и вовсе не до собак стало, уследить бы за шилом таким... А там и внуки поспели.
Пролетела жизнь. Пронеслась росчерком звезды на небосклоне, да затухать стала... А желание то, заветное, оказывается, живо все это время было. Теплилось на задворках сердца маминого, тлело уголёчком. А потом, так и не сбывшись, угасло, забрав с собою тот самый кусочек маминой души.
А теперь вот все на места встало: и мама улыбающаяся, будто разом десяток лет скинувшая, и собачонка неказистая, невесть откуда взявшаяся. И колбаса, под столом исчезающая.
Вот и улыбалась Лена, посмеивалась. Все сосчитать пыталась, сколько же розовых кругляшков влезет в мамину Душеньку, под столом обосновавшуюся... Сколько поместится?»
Автор ОЛЬГА СУСЛИНА
И улыбаться совсем перестала, надломилась как будто. Лена – дочка, перемены эти первой заметившая, места себе не находила. Все кружила вокруг родного человека, суетилась. Вкусности разные к чаю приносила, билеты в театр, музей, на цветочные выставки...
Мальчишкам своим погодкам, внучатам маминым, строго настрого бабушку расстраивать запрещала. Мужа Володьку поедом ела, чтоб теще перечить не смел, да улыбался почаще. Только в пустую все. Без толку...
Ничего пожилую женщину не радовало. Ничего потухшие глаза вновь лучиться заставить не могло. Вот и чахла день ото дня Маргарита Степановна, словно роза в саду срезанная. Горбилась. Старилась, как пожелтевший от времени журнал, и на все старания детей и внучат только смотрела тоскливо, будто прощаясь.
И ведь понимала, что сама себя в могилу загоняет, сама время торопит, да только поделать с собой ничего не могла. Не теплилась больше в душе радость, не искрилась задорно. Будто потерялся где-то кусочек этой самой души, а с ним и желание жить ушло.
И сесть бы, задуматься, чего не хватает, отчего каждое утро вставать все тяжелее? Ведь и родня рядом, и дочь красавица, и зять Володька с сорванцами внучатами. Все пристроены, обихожены, спокойно за них сердце материнское, натруженное.
И угол свой, и кумушки соседки по лавкам привычные. А все равно все не то. Будто вся жизнь одной чертой пересечена оказалась. Все бежала куда-то, стремилась, делала... А теперь вот сама себе не нужна стала. Опостылела.
А за окном, вон, весна распускается. Так и выстреливают сочные побеги яркой зеленью. Небо, что та лазурь синеет. Люди бегут, детвора курточки поснимала, раскраснелась, жмурится, на солнце теплое заглядываясь.
Мусор вот только опять не убрали. Как гнилые зубы торчат мусорные баки посреди улицы. Пестрят обломками да объедками. Шевелятся-качаются на весеннем ветру, словно живые...
А ведь и взаправду, шевелится что-то?!
Маргарита Сергеевна к окну поближе придвинулась, посмотрела внимательнее... А потом ахнула! Руки к груди прижала, будто кольнуло там что, и, развернувшись, наспех накинув пальто, поспешила во двор, все кляня по дороге накатившую немощность, что быстрее бежать не позволяла.
- Господи! Да что же это? Да как же? Да разве ж можно так?!
Запыхавшаяся женщина согнулась у мусорных баков, протягивая руки к шевелящемуся, перевязанному веревкой, елозящему на одном месте небольшому комку, при ближайшем рассмотрении оказавшемуся маленькой, напрочь лишенной возможности подняться, собакой.
Слезящиеся глаза на замотанной скотчем узкой морде смотрели на женщину не то со страхом, не то с непередаваемой надеждой, а свободный от верёвок куцый хвост молотил по усыпанной мусором земле со скоростью включённого вентилятора.
- Сейчас, сейчас, милая! Потерпи!
Маргарита Степановна попыталась распутать стянувшие тонкие лапы путы, но от волнения пальцы совсем не слушались. Плетеный кончик веревки лишь вырывался из рук, все туже затягивая и так на совесть завязанные узлы.
Поняв, что ничего не получается, Маргарита Степановна подхватила связанное животное и, покрепче прижав к себе совсем легкое тельце, на удивление скоренько поспешила обратно в квартиру.
- Мам, ты чего не открываешь?
Забежавшая после работы Лена, уставшая звонить в звонок и открывшая дверь своим ключом, осторожно, боясь накликать несчастье, замерла в прихожей. В ушах шумело, а прилившая от волнения кровь стучала молоточками в висках.
А может, и не кровь вовсе? Уж больно ритмичным был звук: Тук- тук! Тук-тук-тук! Да и шум больше походил на... льющуюся воду?!
Лена бросила на пол сумку с очередными гостинцами и, придерживаясь рукой за стену, прошла вглубь квартиры.
Из приоткрытой двери ванны лился теплый свет и виднелся кусочек цветастого маминого халата. А там, за халатом, на дне белоснежной ванны, отфыркиваясь и блаженно поскуливая от удовольствия, молотила тощим хвостом по бортикам маленькая незнакомая собака.
И мамины руки, те самые натруженные руки, порхали над незнакомой собачонкой будто крылышки. Втирали, взбивали, гладили, чесали.... И вновь и вновь взлетали вверх, чтобы уже через секунду плавно опустится вниз с новой порцией душистой мыльной пены.
Лена замерла. Залюбовалась. И взгляда от этой новой, незнакомой, а, может быть, просто забытой Маргариты Степановны оторвать не могла.
Все всматривалась, подмечала. Восхищалась. И расправившимися вдруг плечами, и прямой осанкой, и движениями...
А Маргарита Степановна, совершенно не замечая застывшую в дверях дочь, тем временем продолжала свое нехитрое занятие. И все шептала, смотрящей на нее из глубины ванны маленькой неказистой собачонке: «Сейчас, сейчас... Потерпи, душа моя!»
А вечером пили чай. Настоящий. Мамин. С тонким ароматом мелиссы и нежными, молодыми листиками смородины. И в большой Володькиной кружке, словно маленькое солнышко, плавал желтый кружок лимона.
И сорванцы погодки, хитро переглядываясь между собой, таскали с блюда розовые кусочки колбасы и "совершенно случайно", абсолютно незаметно, роняли их под круглый, накрытый белой нарядной скатертью стол.
И Лена, как когда-то давно, в детстве, прижималась к Маргарите Степановне. И гладила натруженные мамины руки, и все слушала, как давно, еще в детстве, мама хотела собаку. Но родители...
...Разве нужна ей, Риточке, какая-то собака? Ей учиться надо! Учиться да замуж выйти удачно.
А потом муж покойный против был. Хороший человек, славный. Да только вот не лежало сердце у него к животным, не вздрагивало... А значит, и Рите они не нужны. А уж когда Лена родилась, и вовсе не до собак стало, уследить бы за шилом таким... А там и внуки поспели.
Пролетела жизнь. Пронеслась росчерком звезды на небосклоне, да затухать стала... А желание то, заветное, оказывается, живо все это время было. Теплилось на задворках сердца маминого, тлело уголёчком. А потом, так и не сбывшись, угасло, забрав с собою тот самый кусочек маминой души.
А теперь вот все на места встало: и мама улыбающаяся, будто разом десяток лет скинувшая, и собачонка неказистая, невесть откуда взявшаяся. И колбаса, под столом исчезающая.
Вот и улыбалась Лена, посмеивалась. Все сосчитать пыталась, сколько же розовых кругляшков влезет в мамину Душеньку, под столом обосновавшуюся... Сколько поместится?»
Автор ОЛЬГА СУСЛИНА
